№ 66 / Осень 2017

СОДИС 125 —Постой так, Пётр Степаныч, свет идёт…— выхваты- вал карандаша огрызок и такой же листок… — Да иди ты в баню! Хоть бы путное что! —Сам иди в баню, — огрызался Лёнечка. —Я великий художник. И замирал, глядя прозрачным взглядом в пустоту. Может быть, те демоны, что мучили его отца, двор- ника Витьку, и заставляли глушить злую водку, может, они мерещились Лёнечке. Мы этого не знаем. Мы не особо за ним наблюдали. Потому что на дворе наступили девя- ностые годы. И они гремели такими войнами, что было не до Лёнечки. И у Лёнечки начинался запой. И он, бледный, потный, трясущийся, выходил во двор и, задрав голову к самым нашим подкарнизным голубям, кричал: — Не могу-у! Не могу-у! —Лёнечка, чего ты не можешь? — вопрошали мы, про- сыпаясь и сердито сверкая жёлтыми окнами. — Зачем шу- мишь?! Да Лёнечка больше нас поражался своей наглости. Он тряс головой, отфыркивался, будто вынырнув из тьмы омута, и ничего не отвечал. Убегал в смущении. Двор стоял нечищеный. Днями. ЖЭК ругался. И таких побегов становилось всё больше и больше. Но он возвращался, Лё- нечка. Снова был весёлый и приставал ко всем. И всех ри- совал. И мёл наш двор. А потом пришёл таджик. Шамшид. И вселился в лёнеч- кину квартиру. И стал нашим дворником. Имы про Лёнечку забыли. Но и таджику отказали. Мы не хотели Азии на лё- ничковом месте. Таджик пел свой эпос. Но никто не знал, зачем. У нас были липы и свет плохенького лета. А смуглая тягучка, полная волнующего яда, нам не нравилась. Потому что на дворе уже были нулевые годы, и все опять стали жить хорошо. И новые дети бегали у нас во дворе. А на месте старых гаражей разбили газон. И ма- шины у всех стали «Лексусы» и «Мерседесы» вместо «Москвичей» и «Волг». А одна женщина, очень наглая коротышка с толстой спиной, купила кусок нашего дома (ещё в девяностых) и прорубила в нём такие свои безумные планировки, такие грёзы воплотила, что получился тайный дворец в доме. Параллельная реальность. Очень все кричали. — Вот не зря тебя Лёнечка рисовал, смотри, как по- смеялся над тобой! — кричал сын того пьяного лётчика, который подарил маленькому Лёнечке велик. Сын стал крупным бизнесменом, но разум не потерял. Но срывался над родимым домом. Со слезой в прозрачном глазу. С русым чубом, темнящим соболью бровь. Красивый парень вырос — полный подкожного огня и сердечной жажды справедливости. Он тряс бумажками перед ужасным окаменелым лицом женщины, спятившей от лавины денег. — Смотри, ты, ду-ура! — Дай сюда! — ревела некрасивая женщина, обмирая от позора. — Дай, я тебя в тюрьму посажу! —Ты просто ду-ура! —подрывался сын лётчика, серо- глазый бизнесмен. — Ты в нашем историческом доме ин- дивидуальный дворец построила! Ну дура, да? Сирота?! — Имею право! Купила! — Это китч! — Не матерись, сволочь! Ну и так далее… Там «Архнадзор» прибежал и всё такое… Но всё затихло и рассосалось. И вот пришла эта странная осень. Собственно, вот она. Наши деревья как по команде вспыхнули золотом и багре- цом. Нежнейшее солнце льёт тонкое золото прощального тепла…А во дворе у нас то ли паника, то ли счастье невоз- можное. Оказалось, что Лёнечка тихо умер пять лет назад. Но что его работы — эти вот коротенькие рисуночки со ску- пыми пятнышками цвета — они бесценные. Что один ма- ститый галерист из Германии собирает все эти бумажки и платит бешеные деньги. Что… что… Мы, конечно, побежали смотреть, что у кого сохрани- лось. Ведь Лёнечка рисовал всех нас без разбора и мно- гажды! Почти ни у кого ничего не сохранилось, кроме лёт- чикова сына. Мы так орали, причитали, хохотали и повиз- гивали, что Марья Фёдоровна, которая любила орать из окна, чтоб дети не бегали по двору, а сама лузгала семечки прямо в окно и долузгалась до того, что у неё в заоконном горшке для петуний вымахал подсолнух, выглянула, чтоб узнать, кого ограбили. А узнав, схватилась за сердце. Она, по фантастической скупости своей, не выбрасывала ничего и никогда. У неё были подшивки журнала «Вокруг света» с одна тысяча девятьсот шестидесятого года. Статуэтки были слоников. Мраморные. Её умолял арбатский скупщик продать — как же! Чего только у неё не было! В том числе все подаренные ей картинки Лёнечки. —Сейчас посчитаю! — охрипнув от волнения, кричала она нам из окна. — Сколько? — кричали мы. — Сорок нашла! Ещё на антресолях в шкатулке есть! Помню я! И убегала. А мы, задрав головы, смотрели на подсол- нух и кричали. —Марья Фёдоровна! Вы теперь миллионерша! Если по тыще евро он за рисунок даёт, то это сколько? А сколько рисунков? —Марь Фёдоровна, сколько рисунков, если точно! И Марья Фёдоровна вновь появилась в окне, прижи- мая к себе круглую пластмассовую шкатулку. — Ничего я продавать не буду! Лёнечка — гений. Я всегда знала! Он останется на родине! Для потомков! Я буду делать музей! И с треском захлопнула окно. А мы опупели. А подсолнух смеялся. И это всё сегодня! Осенью… О! РАССКАЗ