№ 48 / Весна 2013

путешествие OPEN №48 2013 28 Изображение было цветным, но не яростных цветов, а приглушенных: серая стена дома на Шведтерштрассе в голу- боватых и стальных всполохах неба, преломившихся в окон- ных стеклах, сквозь которые видны глубины комнат, распах- нутые двери в соседние комнаты или коридоры и люди, сидя- щие вокруг столовподплетенымиабажурами, так, чторезные тени падают на лица, делая их невыразимо прекрасными. О чемони говорят?Чточувствуют?Напервых этажах вБерлине почти никогда нет штор, но люди первых этажей, свободно передвигаясь по сквозным комнатам и жизням, умело ускользают от чужих взглядов…Вот подходят к окнам и рас- пахивают их в вечернюю жару, и вырываются обрывки раз- говоров: «…там принесли еще вина…» — «...красного?» — «…а как ты хотела? Пришли еще трое… Одна певица…» — «Та француженка?» — «…нет, другая… Из русских… Они—проездом…» Потом двое—девушка и молодой муж- чина — садятся на подоконник, перекинув ноги из окна на улицу, и курят одну сигарету на двоих… Почему-то я пони- маю все эти осколки немецкой речи, но пока не могу сложить их в целую мозаику города… Еще ниже, в полуподвале, на- ходится маленький бар, из которого каждое утро на улицу хозяин выносит три круглых столика и скамейки с цветными подушками. На круглых столиках—круглые кружки из-под пива, в одной из кружек—вода и тугой букетик астр на уко- роченных стеблях. Два клерка в красивых костюмах и белых рубашках, из-под воротничков которых только что, змеясь и извиваясь, выскользнули галстуки, сидят друг против друга, но их речь я понимаю с трудом, да она почти и не долетает до меня. Один из них собирается в Непал, другой — жалуется, что Фридрихштрассе перерыли так, что не проехать даже на велосипеде. Издесьже, у входа в бар, пристегнутые на замок, длинной вереницей стоят велосипеды. Только что два этих клерка, приклеив неподвижные улыбки, расторопно обслу- живалипосетителейвбанке«Шпаркассе», асейчасвотожили под вечер и засобирались в Непал. Почему-то вспомнился «Путеводитель по Берлину» Набокова, когда двое точно так же, на углу, в пивной, говорят, чтоБерлин перерыт и повсюду видны трубы, обсуждают трамваи и конку. Конка исчезла с улиц, превратившись в разрисованные сиденья Рождествен- ской карусели, а трамваи и трубы—городские сосуды крови и воды — так и остались навсегда… Сгущаются летние су- мерки, на столиках красновато и робко тлеют свечи…Кто-то смеется, в распахнутом высоком окне коротко пропела пе- вица. Она ведь проездом, совсем ненадолго… Потом я вижу, как оба клерка в своих строгих костю- мах усаживаются на велосипеды, зажимают багажником кожаные портфельчики, раздутые от банковских бумаг, и едут в летнюю ночь, легко прокручивая педали. По Кастаниен-аллее проходят ночные трамваи — два сце- пленных вагона, освещенных изнутри… Пустых вагона… Иногда у окна сидит пассажир — сутулый старик в очках, читающий газету; выходит на остановке, на несколько мгновений задерживается в свете фонаря, чтобы дочитать страницу, но только одну, а не все подряд, и, шагнув в тем- ноту, исчезает в подъезде дома… И вдруг на улице — островок французской речи — какая-то небрежно- нарядная молодежь перемещается из одного бара в дру- гой, из одного дома в соседний… Поравнявшись со мной, говорят громко, но далеко от себя свою речь не отпу- скают. Из обрывков речи тут же складывается какая-то картинка, в которой — река, мост и ослепительный день, и я тут же вспоминаю одну из короткометражек Годара. Сейчас, спустя столько времени, я не могу понять — ви- дела ли я ее или мне ее рассказали… Девушка в черно- белом мире раннего Годара пишет два любовных письма двум своим возлюбленным и, конечно же, путает кон- верты. Письмо, полное нежности и укоров, ревности и не- высказанной любви, адресованное одному, кладет в кон-