№ 62 / Осень 2016

обратный отсчет СОДИС 45 тот скончался. И, разумеется, он провожал друга в по- следний путь на Новодевичьем кладбище. Заглядывал в Столешники и Исаак Левитан. Однажды он принес завернутый в холст этюд в подарок дочери Ги- ляровского. Художник был тогда молод и очень беден. «Ты с ума сошел, — сказал ему Гиляй, — заверни его опять в холст и вези в Замоскворечье. Павел Михайлович Третьяков тебе за него 50 рублей заплатит». Еще молодым юнкером встретился Александр Куприн с Гиляровским в Москве, ожидая поддержки и одобрения первым своим литературным опытам. Дядя Гиляй поддер- жал. И Куприн этого не забывал. Как-то он оставил в аль- боме Гиляровского такую запись: «Дорогой дядя Гиляй, крестный мой отец по литературе и гимнастике, скорее я воображу Москву без царь-колокола и царь-пушки, чем без тебя. Ты — пуп Москвы. Твой непокорный сын А. Ку- прин». Порой они любили подшутить друг над другом. Как-то Гиляй встретил Александра Ивановича, выходившего из ресторана. Куприн был сильно навеселе. Словно оправды- ваясь, он процитировал латинскую пословицу «In vino veritas» (истина в вине). Мастер экспромта лукаво под- мигнул другу: «Если истина в вине, то сколько ж истин в Куприне?» Александр Иванович преклонялся перед своим другом и учителем. В альбоме дяди Гиляя сохранилась и такая за- пись: «Да святится имя твое!» Позднее писатель включил эти искренние, трогательные слова в свою повесть «Гра- натовый браслет». Теплые приятельские отношения связывали Гиляров- ского и с Федором Ивановичем Шаляпиным. Знаменитый бас начал бывать в Столешниках с первых же дней своего пребывания в Москве. После того как он стал знаменит, билеты на его спектакли можно было достать с трудом. У Гиляя на все представления великого певца был абоне- мент. Правда, нередко задержанный делами, Гиляй при- езжал лишь к концу представления. Случалось, после бес- сонных ночей он, дожидаясь друга, засыпал в театре на маленьком диване. Однажды, выспавшись на двух послед- них актах «Евгения Онегина», он сказал певцу: «Федя, ты пел, а я храпел». Впрочем, разумеется, это был исключи- тельный случай. Иногда после спектакля ехали к Гиляю. Мария Ивановна суетилась, готовя ужин, и порой из от- крытых окон квартиры Гиляровского чуть ли не на все Столешники раздавался феноменальный бас заждавше- гося трапезы певца: «Е-есть хо-о-чуу!» Первый раз Гиляровский встретился с Горьким у Че- хова. Потом они часто виделись в Москве, а также в Ниж- нем Новгороде. Гиляровский послал Алексею Максимо- вичу свой сборник стихов «Забытая тетрадь», где были напечатаны две главы его поэмы «Стенька Разин». «Разин — здорово и красиво!» — писал ему в ответ Горь- кий. Когда уже в начале XX века писатель ставил в Худо- жественном театре свою пьесу «На дне», Гиляй по просьбе Станиславского и Немировича-Данченко водил артистов труппы по притонам Хитрова рынка. Благодаря муже- ству, присутствию духа и богатырской силе он спас ху- дожника Симова от пьяного озверевшего обитателя при- тона, едва не раскроившего тому голову бутылкой. Риф- мованная тирада, почти сплошь состоявшая из ненормативной лексики, которой Гиляй овладел в совер- шенстве еще со времен своих странствий с бурлаками и крючниками, заставила оцепенеть даже видавших виды босяков. Позднее Москва восторгалась пьесой Горького и великолепными декорациями Симова, являвшимися точ- ной копией хитровской ночлежки. Никто из русских писателей не знал так всесторонне и блестяще Москву, как дядя Гиляй. Было просто непости- жимо, как может память одного человека сохранить столько характерных историй о Москве и ее обитателях. Он мечтал осветить этот мир во всех подробностях. И многое успел. В 1926 году вышла в свет его знаменитая книга «Москва и москвичи», в 1931-м — «Записки мо- сквича». Потом появились «Мои скитания», «Москва га- зетная» и, наконец, «Люди театра». Все эти книги дяди Гиляя, которые были итогом всей его бурной и деятельной жизни, имели большой и заслуженный успех. Но работа над ними давалась ему с немалым трудом. Стало сдавать несокрушимое прежде здоровье. Слабело зрение, он почти потерял слух. Глухота явилась следствием про- студы. В 1926 году, на восьмом десятке лет, писатель узнал, что на Неглинке снова ведутся работы по исправ- лению русла. Пройдя сорок лет назад эту зловонную кло- аку от Самотеки до Трубной площади, он решил тряхнуть стариной и спустился вновь под камни мостовой у Санду- новских бань. О своих впечатлениях он написал статью и сдал ее в «Вечернюю Москву», но в подземелье просту- дился и слег в постель. «Банки прописали, — не без горькой иронии жало- вался он посетившему его приятелю. — Дожил. Сколько было силищи и какой! Думал, что памятник Минину и По- жарскому раньше меня развалится». Уже незадолго до конца 81-летний Гиляровский во время беседы с близким другом указал на стоящий рядом с постелью небольшой шкафчик и сказал: «В нем хранится у меня давнишняя бутылка замечательного шампанского. Я берегу ее на самый торжественный случай. Когда мне станет еще хуже, я соберу вас всех, близких мне, сам от- крою бутылку, налью каждому по бокалу, скажу каждому по экспромту и весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито!..» Увы, желания человека, даже самые скромные и благо- родные, не всегда сбываются. В конце сентября 1935 года врачи признали положение больного крайне тяжелым. В таком состоянии он уже не смог, как того хотел, открыть шампанское и в окружении друзей пригубить прощаль- ный бокал. В хмурую осеннюю ночь 1 октября замечатель- ного журналиста и писателя не стало. О!